Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая
Старший коллега широко зевнул:
– Я собираюсь выпить чая с женой и лечь спать, месье Эмиль. Не будет на «Луизе» никаких пострадавших, но пару штолен придется закрыть. Потом еще пару…, – пожав руку Гольдбергу, он слез с телеги:
– Выздоравливайте. Месье Верне вам позвонит. Ждем вас домой, конечно…, – доктор Лануа пошел к Мон-Сен-Мартену. Телега, повернув на юг, пропала за поворотом дороги, растворившись во тьме.
Оберштурмфюрер Генрих фон Рабе отказался от машины, предложенной комендантом.
Братьев фон Рабе разместили в замке. В Мон-Сен-Мартене не было гостиницы, или пансиона. Берлинский гость, наставительно, сказал:
– Необходимо экономить бензин. Каждый член партии, офицер, должен думать о благе рейха. Люфтваффе нуждается в горючем, в преддверии атаки на Англию…, – младший граф фон Рабе, каждое утро, пешком проходил две мили, отделявшие замок от Мон-Сен-Мартена. Ординарца он тоже не потребовал, пожав плечами:
– Фюрер призывает к скромности…, – братья приехали в Мон-Сен-Мартен в штатских костюмах, на мерседесе. Максимилиан, впрочем, не пробыл в поселке и двух дней. Комендант рассказал о побеге еврея, торопливо упомянув, что Гольдберга ищут, и, конечно, найдут. Старший граф фон Рабе, небрежно покуривал сигарету, стоя у открытого окна. В хорошо постриженных, светлых волосах, играло солнце.
Афиши об аукционе с клуба сняли. На дверях висело объявление о лекции. Из Брюсселя приезжал работник СС, с докладом о неполноценных расах. Мебель пролежала в зале неделю, а потом комендант распорядился вывезти ее на окраину поселка. Клуб переходил под ведение комендатуры, и становился кинотеатром для солдат рейха. По распоряжению, полученному из Брюсселя, для немцев и местных жителей полагались разные сеансы. Работник СС, знающий французский язык, кроме доклада, хотел заняться библиотеками. В телефонном звонке, визитер сказал коменданту, что изымет книги, написанные евреями и коммунистами.
– Устроим показательное мероприятие, костер на площади, митинг…, – сообщил эсэсовец:
– Со мной едет фотограф. Сделаем отличный отчет, для Берлина…, – солдаты докладывали коменданту, о постепенной пропаже мебели. Майор подозревал, что шахтеры, будучи людьми себе на уме, растаскивают обстановку по домам, ночью.
– Ищут…, – оберштурмбанфюрер зевнул, стряхнув пепел, – хорошо, что ищут. Картины и оружие, в передней замка, ценности не представляют. Семейная коллекция…, – внимательно, просмотрев холсты, Макс отобрал несколько барбизонцев. У покойного барона было много картин католических художников. Макс, лениво, смотрел на бесчисленных мадонн с младенцами, прошлого века: «Ничего интересного». Он провел пальцем по тяжелой, бронзовой раме, с завитушками, взглянул в немного раскосые глаза смуглой женщины, окруженной детьми. Картину, судя по табличке, написали в семнадцатом веке, но о художнике Макс никогда не слышал. Побродив между индийских и китайских резных комодов, он велел упаковать и отправить в рейх серебро. Фон Рабе распорядился: «Остальное спустите в подвалы. Винный погреб свободен?»
– Так точно, господин оберштурмбанфюрер! – вытянулся кто-то из солдат: «Все вывезли, в расположение танковых частей!»
Вина у де ла Марков были отменные, но Генрих почти не пил, а Максимилиан отправлялся дальше, в Гент.
– Барахло оставьте в подвалах, – подытожил Макс, глядя на часы.
Комендант показал ему фотографию бывшей мадемуазель де ла Марк. Макс посмотрел на золотистые, прикрытые беретом волосы, на стройные ноги, в скромной юбке. Она немного опустила большие глаза. Макс подумал:
– 1103 никогда так не смотрит. Я не убил косулю, когда с Мухой охотился. Она мне 1103 напомнила. Ерунда, у нее глаза другие…, – глядя в спокойные глаза цвета жженого сахара, он иногда чувствовал холодок, пробегающий вдоль позвоночника. Макс, приходя к 1103 с оружием, никогда не спал в ее присутствии:
– Подобным женщинам, нельзя доверять, нельзя поворачиваться к ним спиной…, – напоминал себе Макс:
– И полякам нет веры, и местным бандитам…, – узнав о взрыве рудничного газа, разрушившем две штольни на «Луизе», он жестко сказал брату:
– Саботаж. Надо расстрелять каждого пятого…, – Генрих, заняв кабинет в бухгалтерии, обложился горами папок.
Брат поднял от арифмометра спокойные, серые глаза:
– Макс, это просто взрыв. Даже сейчас они случаются сплошь и рядом, в Руре. Ты читал протоколы допросов ночной смены…, – из льежского гестапо приехали два следователя. Они вымотали шахтерам душу, однако инженерное заключение оказалось ясным. Датчик рудничного газа был неисправен, а канареек и ламп Дэви в шахтах больше не держали. Бригада, ничего не заметив, поднялась на поверхность. Датчик разрушило взрывом. Штольни находились на глубине в семьсот метров, далеко от подъемника. Следователи решили не спускаться вниз.
Генрих подозревал, что гестаповцы, все равно, ничего бы не нашли. На «Луизе» поработали аккуратно и обстоятельно:
– Честные, непьющие люди…, – Генрих почти развеселился, – пусть трудятся дальше.
Он ожидал, что взрывы станут регулярными. Шахтеры вышли на работу, но по отчету, подготовленному за неделю, Генрих понял, что производительность упала. Теперь на шахте ввели две смены, а тонна угля, согласно расценкам, утвержденным экономистами рейха, стоила меньше. Генрих подозревал, что каждую тонну будут добывать медленно и неторопливо, с многочисленными перекурами:
– Продолжатся взрывы, на заводе начнутся аварии…, – брат пил кофе у окна, – в общем, через год, отсюда не получат ни угля, ни стали. Вот и хорошо. На месте господина майора я бы не ездил без охраны…, – Генрих видел угрюмые, мрачные лица шахтеров. Они с Максом даже не сходили в пивную. Старший брат отказался:
– Уволь меня от простонародных развлечений, милый. Я не в том возрасте, чтобы приходить в восторг от кружки вишневого пива…, – Генрих, после работы, заглядывал в один из кабачков. С ним никто не заговаривал, не садился рядом. Он брал кружку вишневого, или малинового пива, и устраивался на скамье, у входа. Журчал фонтан, смеялись дети. Даже самые маленькие не заходили в сад, с табличкой: «Евреям вход запрещен». Взрослые тоже не открывали калитку. В парке появлялись только немцы.
– Они Гольдберга спасли…, – Генрих покуривал, глядя на белый мрамор храма Иоанна Крестителя, на маленький рынок, у паперти церкви, на жен шахтеров, с плетеными корзинками, на вечернюю смену, идущую к шахтам:
– Они, конечно, больше некому. Хорошие они люди…, – он всегда, оставлял, деньги на чай. Хозяин никогда не забирал монеты:
– А что делать? – усмехался Генрих:
– Раскрывать мне себя нельзя, немцев они не любят…, – брат не сказал, куда уезжает. Максимилиан, коротко заметил: «В Амстердаме увидимся».
Генрих уцепился за командировку. С началом вторжения, от дорогого друга, как фон Рабе называл координатора, ничего слышно не было. Генрих привык к весточкам, приходившим на его ящик, в скромном почтовом отделении, в Потсдаме. Ключ у ящика хранился у Эммы. Сестра вела занятия в тамошнем отделении Союза Немецких Девушек, у младшей группы, и ездила в Потсдам на метро. Эмма, сначала, не хотела по окончании школы идти машинисткой на Принц-Альбрехтштрассе. Граф Теодор вздохнул:
– Генрих прав, милая. Подозрительно, если ты откажешься. Макс обещал тебя устроить в секретариат рейхсфюрера…, – Эмма сидела, положив длинные ноги, в спортивных брюках, на стол. Тихо шуршал радиоприемник. Когда младшего и среднего сына дома не было, граф Теодор включал лондонские передачи. Эмма закатила голубые глаза:
– Меня вырвет в приемной у этого упыря, папа…, – мрачно сказала девушка, – хватает и рассказов Генриха об Аушвице…, – однако, Эмма согласилась, что подобной возможности упускать нельзя. Макс заметил, что скоро откроется женская школа СС: «Ты и в ней будешь преуспевать, моя милая….»
Сестра настаивала, что дорогой друг, это мужчина. Эмма пожимала плечами:
– От бумаги ничем не пахнет, он осторожен, но девушки и мужчины печатают на машинке по-разному. Удар другой…, – Эмма подносила лист к окну:
– Очень сильные пальцы, уверенные…, – кроме адреса безопасного ящика на амстердамском почтамте, у Генриха больше не имелось никаких сведений о дорогом друге. Радиопередатчик с Фридрихштрассе законсервировали, из соображений безопасности. Ювелир и его жена только получали деньги, на свой счет, из Швейцарии. С Маленьким Джоном или Питером было никак не связаться. Генрих решил:
– Черт с ним. Объясню Максу, что хочу побывать на голландских предприятиях. Надо найти этого человека, узнать, что с ним…, – брат рассеянно кивнул:
– Отправляйся, конечно. Тебе полезно посмотреть на Европу. Остановишься в гостинице гестапо, потом я появлюсь…, – фюрер послал Макса в Гент. Гитлер был уверен, что в алтаре работы Ван Эйка зашифрована информация о местонахождении инструментов мученичества Иисуса. Алтарь сейчас находился в музее города По, на юге Франции. Бельгийцы, перед войной, опасаясь за сохранность картин, послали шедевр в Ватикан, но Италия присоединилась к силам рейха. Алтарь известие застало по дороге в Рим.
